ИЗЪЯВИТЕЛЬНОЕ НАКЛОНЕНИЕ
В саду лежит Вечный разум, груда металла заросшая травой и кустарником, курган, который возвышается над черной почвой, богатой азотом и мыслями.
Все в саду рано или поздно становится частью сада. Опавшие листья разлагаются и удобряют почву. То же самое происходит с костями и невысказанными идеями тех, кто не смог выбраться из лабиринта.
То же происходит и c песнями без слов, которые поют вексы-садовники.
Они ходят среди листвы, поощряют рост, прокладывают бронзовые дорожки – единственные прямые линии в густой зелени сада. Вексы вплетают себя в сад, и он отвечает им тем же.
В небе сад патрулируют гарпии, а на земле – гоблины, и их крылья колышутся в неподвижном воздухе, пока они неутомимо делают один круг за другим.
На фоне гранита дорожки кажутся тусклыми. С тех пор как Сердце перестало биться, по ним не идет Сила. Но вексы Расколотого Солнца запрограммировали себя поклоняться Тьме. Она и раньше давала им силу. И вексы понимают, что такое время: то, что произошло раньше, всегда где-то происходит сейчас. То, что произойдет, уже происходит.
Земля, которая отдыхала под паром, восстановится и снова даст урожай. Ослабление сменится усилением, если земля к этому готова.
Гарпии замирают на месте и содрогаются одна за другой, пока дрожь не достигает другого конца сада. Короткая вспышка. Всплеск силы, которая идет издалека.
Пульс.
Его энергия подсвечивает дорожки. Глаз Разума, укрытый одеялом из лишайника, на долю секунды моргает.
Энергия проходит по саду, накрывает находящиеся в нем машины вексов, переполняет сеть за его пределами.
Застывшее мгновение, словно берег после того, как волны отступают.
В воздухе дрожат частицы, не похожие на пыль.
Бронзовые дорожки гудят, создавая контрапункт к песне гоблинов. И дверь в сад вибрирует вместе с ними.
АДМИРАТИВНОСТЬ
Эта галлюцинация у него уже была.
Это не самая лучшая из галлюцинаций: с ним разговаривает радио Прейдита, среди помех слышны голоса. Ему хочется хотя бы услышать знакомый голос – Паханина, Таэко или Кабира. Сейчас он уже согласен даже на Мира.
Он поворачивает голову в сторону радио. Его щеку царапает гранит. Это причиняет ему легкую боль – как, в принципе, и все остальное. Все приглушено, поскольку времени слишком много, а Света слишком мало.
– Это уже было, – услужливо говорит он галлюцинации.
– Было? Когда? – кудахчет она.
– В прошлый раз. – Или в позапрошлый. В этой камере хронология – забытое искусство. – Внимание, спелеологи, выйдите на волну два-два-семь-точка-девять-семь, трам-пам-пам, потенциал "Небесного удара"...
Он умолкает. Ему больно говорить.
– Как ты сказал? – На этот раз у галлюцинации новый голос – более резкий, мужской. Почти как у Мира. – Номер волны?
Прейдит переворачивается на спину и смотрит в потолок. Там, как всегда, ничего нет. Он вздыхает. В его пятнышках он видел созвездия, кошек, призраков, и даже пару каракатиц.
– Что? А ты кто? – первый голос снова заговорил. – Мы выходим на связь на волне два-два-семь-точка-один-семь. Если с тобой связалась еще одна группа два-два-семь, мы должны об этом знать.
– Это тоже было в прошлый раз.
В разговор вклинивается третий голос. – Этой частотой пользовалась другая группа?
Да. В последнее время у Прейдита не было сил возиться со своей рацией, чтобы снова попытаться выйти на связь с внешним миром. У него ни на что не осталось сил – только на подсчет бессмысленных интервалов времени в ожидании следующего "окна", когда можно будет передать сообщение.
– В прошлом месяце мы выходили на связь на этой частоте раз десять, не меньше, но всегда безуспешно.
Тогда что изменилось?
Этот вопрос выводит его из оцепенения.
Прейдит садится. На него накатывает волна тошноты. Он повторяет вопрос вслух.
Может, это не галлюцинация. Может, ему каким-то образом удалось пробиться сквозь стены Хранилища. Может, у него есть шанс.
– Эй? Ты еще тут?
В ответ он получает лишь волну помех. Сигнала, который он принимал, больше нет.
ГНОМИЧНОСТЬ
Он есть его нет он гуляет по саду. Он говорит молчит поет.
^K^KV^V^V^V^V
(У тебя на хвосте враг обо мне не беспокойся расти расти расти)
Он убирает пистолет в кобуру чтобы сделать жест он убирает пистолет в кобуру чтобы выпить его пистолет приржавел к кобуре и он больше никогда его не вытащит.
(Сколь это плохо сколь это плохо сколь мы можем расти расти расти)
Титан это Стена это Щит это Кубок наполненный до краев. Контейнер изменяет форму содержимого, но содержимое изменяет природу контейнера, а природа – это вечность.
(Кто знает что слушает оно слушает оно говорит расти расти расти)
Есть образ который есть его разум и образ есть защита образ есть жертва образ есть (расти)
^V^V^V^V^V
Имя слишком хорошо ему подходит он сам себя погубит и порез на его левой руке никогда не заживет.
ЭПИСТЕМОЛОГИЯ
Прейдит даже не знает, как подсчитать время, которое он провел в своей камере, наблюдая за тем, что происходит снаружи.
Он видел столько разных потоков времени. Невозможно понять, какой из них настоящий.
С определенной точки зрения они все могут оказаться настоящими.
Кое-что он узнает. Он часто видит Странника, хотя и не может почувствовать его Свет за решеткой своей клетки. Иногда он висит над городом столь знакомым, что у него щемит сердце. Иногда он висит в чужом небе, и незнакомые формы петляют в воздухе вокруг него – призраки неизвестной модели.
Некоторые видения возникают только один раз, некоторые возникают снова и снова. Один из повторяющихся образов: часть Странника, отломившаяся от его тела, лежит кверху брюхом в лесу, а перед ней стоит какая-то фигурка. Фигурка каждый раз другая, но нездоровое свечение Странника не меняется.
Один раз он увидел самого себя. Он, выпрямившись, стоит в лучах теплого марсианского солнца между Кабиром и Паханиным. Шлем Кабира кажется ему знакомым: Прейдит сам помогал его сделать. Ламинирование с помощью фольги всегда удавалось ему лучше, чем Кабиру. С момента создания их боевой группы Кабир носил этот шлем не более пяти лет, он носил его шесть месяцев подряд, пока тот не раскололся надвое в Горниле. От этого видения у Прейдита на глаза наворачиваются слезы. Он и не предполагал, что в таком обезвоженном состоянии он все равно может плакать.
Хранилище снова и снова показывает ему Меркурий, который он узнает только по размерам Солнца в небе. Иногда в космосе висят обломки, еще формирующееся кольцо вокруг планеты. Иногда нет ничего, кроме обломков, а когда он поворачивается, то не видит в системе ни единой планеты. Каким-то образом они исчезли, от них не осталось ничего, кроме крошек.
Прейдит был бы не против этих видений, если бы только мог чувствовать тепло этого огромного солнца. Здесь, в Хранилище, у него постоянно мерзнут руки.
Он видит, как группы инопланетян пересекают границу Солнечной системы и выходят на свет за пределами гелиопаузы. Некоторые из них летят так, словно они – бодрые армии завоевателей. На корпусах их кораблей свежая краска, над ними развеваются знамена. Другие движутся так, словно пытаются скрыться от невидимых врагов из галактической тьмы.
Он наблюдает за перемещениями вексов. Он научается их различать: блестящие серебряные, латунные с загнутыми назад рогами, вексы с сияющими белыми глазами. Иногда среди них он видит вексов с пятнами медянки и руками, словно полотна из мха. Все остальные вексы стараются держаться от них подальше. Дважды он видел, как другие вексы дрались с этими моховиками. Похоже, что другие вексы их боятся, – насколько это вообще возможно.
Некоторые потоки времени закрыты завесами, плотной тьмой, за которую не заглянуть. Они сопротивляются, отталкивают от себя взгляд Прейдита.
Каждый из потоков времени, которые он видит, может быть истинным для какого-то существа. Какие истинны для него самого, он не знает. Он не знает, есть ли смысл в этом вопросе.
Но он все равно его задает и продолжает наблюдать. У него нет причин этого не делать.
Ведь времени у него предостаточно.
ДЕОНТОЛОГИЯ
Пульсация стабилизируется. Голоса теперь звучат достаточно часто, чтобы Прейдит мог познакомиться с их владельцами: Сундареш, Эси, Шимом и Дуэйн-Макниадом. Это не бесконечные отраженные их вариации из разных потоков времени, но симуляции, имеющие один и тот же источник – должно быть, в Золотом веке. Некоторые сильно изменились по сравнению со своими предшественниками.
Другие – нет.
– В основе модификаций должен быть ансибл, – говорит один Дуэйн-Макниад. Он либо из 227.13, либо из 227.204. Прейдиту кажется, что голоса в его ухе спорят уже несколько часов.
– Ансибл – это мысленный эксперимент! Было доказано, что он не может существовать! – отвечает другой. Некоторые люди – враги самим себе. Одним из них, вероятно, является Дуэйн-Макниад.
– Машина, которая не может существовать, – единственное средство выбраться из невероятной тюрьмы...
– И как ты предлагаешь ее создать?
Наконец-то, нормальный вопрос. Прейдит немедленно на него реагирует. – Какие материалы нам нужны, гипотетически? Мы ограничены тем, что есть у меня?
Он установил контакт с шестью такими группами, и все они в сети вексов в окрестностях Венеры. Должно быть, они в пределах окрестности входа в Хранилище, что бы это ни значило. Есть и другие группы – как в Солнечной системе, так и в информационных сетях вексов: похоже, до двухсот двадцати одной. Наверное, есть способ выйти на связь и с ними тоже, любыми способом установить подключение с ними и двигаться еще дальше – до тех пор, пока они не выяснят, что происходит. И что делают вексы.
– Что у тебя есть? – Это Майя, доктор Сундареш. Резкая. Когда она говорит, остальные молчат.
У него есть три пушки, две из них разобраны на детали. Две коробки с патронами и одна с аккумуляторами, которые он вставляет в рацию. Броню он давно с себя снял; из шлема он сделал прибор связи и вытащил тонкую проволоку из перчаток, а из ботинок – стальные пластины. В карманах у него пыль и обертка от конфеты, которую Паханин бросил ему в голову за полчаса до того, как они вошли в Хранилище. Она уже стала мягкой. Прейдит сложил из нее журавлика. Призрака нет. К этому он так и не привык; он до сих пор просыпается, ожидая почувствовать ее вес на своем плече.
– Есть что-нибудь, чем можно гравировать схемы?
– Дайте мне десять минут. – У него есть лазерная указка и фокусирующий кристалл из винтовки "Омолон".
Пока он работает все Хиомы ведут свой спор.
– Если Прейдит существует в физическом мире, даже если пространство, в котором он находится, строго говоря, не реально, у него есть доступ к вещам, которого нет у нас. И наоборот. Возможно, вместе у нас что-нибудь получится.
– Это если ты веришь в его историю про Странника, – с сомнением отвечает одна из них, Хиома из 227.18, настроенная более скептически, чем остальные.
– Я верила и в более странные истории, – весело говорит еще одна, а затем добавляет, – Помнишь, чем занимались вексы, когда мы впервые их увидели?
– Пытались перегрызть глотку Майе?
– Нет... прыгали в ту рамку. Летели прямо по воздуху.
Задумавшись, шесть Хиом барабанят пальцами по рациям, неосознанно создавая полифонию.
– Думаешь, мы уже достаточно близки к вексам, чтобы воспользоваться одним из их трюков?
В Хиоме из 227.18 просыпается сарказм. – Подумаешь, придется еще раз пройти по натянутому канату. Какие могут быть счеты между друзьями?
Прейдит отрывает взгляд от того, что когда-то было лазерной указкой.
– Какой шанс, что это действительно сработает? – Это спросил Шим, обычно самый тихий из них.
– Очень небольшой. Но это лучше, чем мечтать о технике, от которой отказались несколько веков назад.
У Прейдита не хватает деталей для обоих испытаний. Нужно выбрать либо то, либо другое, и изменить выбор они не смогут.
Они голосуют; Прейдит подсчитывает голоса, ставя шурупы на стоящие рядом камни.
Хиома из 227.18 первой голосует "за".
Они голосуют единогласно.
Они решили пойти на риск.
НЕЗАВЕРШЕННОСТЬ
Опиши время. Нет, я серьезно. Давай, попробуй.
Ты собираешься что-то сказать про последовательность событий? Про секунды, отрезанные от часов, марширующие одна за другой в вечность. Давай, используй метафоры: линия, петля, кольцо. Говорят, кто-то сравнивал время с водой. Это было, по крайней мере, оригинально.
Вексы больше всех приблизились к пониманию времени. Они существуют на определенном расстоянии от него. Если время – это река, тогда мы – рыбы, а они – птицы, ныряющие в воду. Что слово "мокрый" может значить для рыбы? Что оно значит для скопы, которую не обманывает отражение на поверхности воды?
"Погоди", – скажешь ты. Это уже чересчур абстрактно, даже для бесплотного эха мертвого человека в саду. Тебе нужны конкретные истины? Что-то простое, легко усваиваемое? История, которая разгонит тьму?
Ты хочешь, чтобы время было лестницей, что вечно ведет нас вверх? Но ведь даже Страж время от времени перепрыгивает через ступеньки. Если умрешь неподалеку от своего призрака, то он просто вернет тебя в момент до той пули, даст тебе шанс выбрать судьбу получше. Жизнь на Земле сильно усложнилась с тех пор, как из соседнего квартала прикатился тот большой белый шар. А истории... Они уже не так хорошо освещают тьму, как раньше.
Ты скажешь, "но ведь Странник наш друг, он любит нас, он подарил нам Золотой век и планеты-сады, и Стражей. Ты скажешь, "ты же без него не выживешь, крутой парень".
Без него я бы не застрял в Черном саду и не заключал бы пари с самим собой о том, какой из гоблинов раньше поскользнется на мокром листе и упадет со скалы. Ты уже забрал мой Свет, так что послушай и мой совет.
Я знаю, Пустота все еще зовет. Но на мне нет уз – я от нее отрезан. И если я еще не отрезан от тебя, слушай внимательно. Мне плевать, что ты не любишь про это слушать. Это важное дело.
Мы никогда не узнаем о времени столько, сколько знают о нем вексы. И не важно, как долго я наблюдаю за ними. Не важно, через сколько порталов пройдут Стражи. Мы во времени живем. Для них оно – инструмент. Они могут вернуться в любой момент, который произошел. Они могут играть с ним до тех пор, пока не получат то, что нужно. Они создать его симуляцию.
Свет – средство борьбы с ними. Они возвращаются, Страж возвращается. Они создают симулятор финала, Страж разрывает его на части. Патовая ситуация.
Но вексы в саду... Они преклоняются перед Сердцем Сада. Пока тебе не повезло, оно давало им силу. Вексы за пределами сада сделали другие подсчеты. Они бегут. Но вексы внутри заключают ту же самую сделку, которую ты заключаешь каждый день своей неестественной жизни. И кто готов утверждать, что вскоре они не извлекут выгоду из этой сделки?
Ты не можешь понять вексов, и не хочешь понять Сердце. Но неужели осознанное невежество более простительно?
Много вопросов, а ответов мало. Берегись, а то утонешь в них, так же, как утонешь во времени, и не важно, похоже оно на реку, или нет.
Видишь?
ЮССИВ
Частота вспышек за пределами Хранилища увеличилась. Прибыло еще несколько копий команды "Коллектив Иштар". Они используют вспышки в качестве усилителя, прыгают сюда из темноты.
Их сообщения доходят до самых пределов сети вексов.
Импульсы уже настолько сильны, что, по мнению Шима, есть шанс отправить данные даже за пределы сети, в физическую реальность – что бы ни означал термин "физическая реальность" для них и для Прейдита, на несколько жизней погруженных в проекции вексов.
Прейдит настроился на ритм Хранилища; когда еще один импульс совпадает с короткой слабостью, которая позволяет ему пользоваться рацией, он отправляет сообщение.
Оно не возвращается. Оно прошло. Он издает радостный вопль; ему вторит десяток ученых из "Коллектива Иштар".
Они начинают рассылать сообщения куда только можно, как только импульсы нарастают настолько, чтобы усилить их сигнал. Какое-то время это работает. Затем мощность импульсов зашкаливает и начинает разрушать их сообщения. Вместо того чтобы скользить по волне, сообщения врезаются в нее и разваливаются на части под влиянием ее энергии.
Если они уже могут разрушать данные, то, возможно, их силы хватит, чтобы нести что-то тяжелее, чем кусок кода.
Прейдит считает, что попробовать стоит. В данный момент сгодится уже любой способ. Что-то надвигается, тень какой-то огромной волны нависла над всеми потоками времени, которые он видит. Ее гребень возвышается над Землей, затмевая линию терминатора еще более глубокой тьмой. Город не в силах от нее скрыться.
Прейдит вырезает сообщения на последних еще работающих частях своего снаряжения, на всем, что может послужить бутылкой для его посланий, брошенных в океан времени. На что Стражи обращают особое внимание? На снаряжение, так ведь? Когда-нибудь их найдут.
Он понимает, что волна надвигается. Мимо него пролетает все больше видений, выжигая свои отпечатки на его веках. Все больше потоков времени – возможных, или действительных, он не знает – гибнет в приближающейся тьме.
Он знает, что в одиночку они не справятся. Он знает, что их нужно предупредить. Они должны знать, что она придет.
Уже скоро.
ВОЛЛЮНТИВ
227.97
Вот как все будет: ты, Майя, Шим и Дуэйн-Макниад осторожно делаете первые, маленькие шаги в информационной сети вексов. Вы находите опору. Чтобы понять, вам нужно переводить все в метафоры, и тут метафора такая: это как идти по канату, смазанному жиром. Вы с Майей помогаете друг другу. Шим поскальзывается, и вы его поднимаете. Вы изучаете окрестности. Вы идете дальше.
227.3
Вот как все будет: ты, Майя, Шим и Дуэйн-Макниад осторожно делаете первые, маленькие шаги в информационной сети вексов. Чтобы понять, вам нужно переводить все в метафоры, и тут метафора такая: это словно проводить преобразование Фурье с самим собой на стрелке солнечных часов. Ты оступаешься, и Шим с Дуэйном-Макниадом тебя поднимают. У тебя содрана кожа на коленях, но это ничего. Вы изучаете окрестности. Вы идете дальше.
227.218
Вот как все будет: вы все делаете первые уверенные шаги в информационной сети вексов. Майя говорит, что это как спускаться по склону горы на доске для серфинга. Дуэйн-Макниад делает мрачные заявления насчет лавин, однако при этом он находится на шаг впереди вас. Все вы мечтаете поскорее приступить к делу.
Вы добираетесь до места, которое является симуляцией незнакомой вам планеты. На холмах растут злаки, излучающие еле видимое радужное свечение; цвет их стеблей – эхо лилового неба. Издали доносится какой-то звук – возможно, крик птицы. На горизонте виднеется то, что, возможно, является Странником – брошенная на землю яичная скорлупа размером с луну. Она покрыта паутиной трещин. Они не светятся.
Дуэйн-Макниад идет слишком быстро, не испытывая почву на прочность. Он исчезает в мгновение ока – падает с невидимого края симуляции. Когда вы подходите к тому месту, где он исчез, там, при определенном угле зрения мир превращается в пустую черноту со сверкающим каркасом, который никак ее не освещает. Если наклонить голову обратно, то снова появляется лиловые злаки и слышится крик далекой неизвестной птицы.
– Идем за ним, – говорит Майя. – Мы не можем его бросить...
Вы все потрясены. Шим нагибается за камушком, прищуривается и бросает его в край симуляции. Камень исчезает, не долетая до вершины дуги. Шим качает головой.
Вы с Майей повторяете этот эксперимент, склонив набок голову, словно воробышки. Когда ваши камни достигают пустоты, они растворяются сначала в каркасе, а затем в черной пустоте.
Вы отступаете. Вы устанавливаете метку на вершине холма – может, и от нее будет польза. Вы скорбите. Вы идете дальше.
227.7
Вы потеряли Шима.
227.33
Вы потеряли Дуэйна-Макниада.
227.200
Вы четверо собираете самодельную рацию, чтобы связаться с другими группами. Каждый вечер, когда вы останавливаетесь на ночлег, вы щелкаете каналами, надеясь, что другой группе тоже пришла в голову эта мысль. На скале из стекла, покрытого тонким слоем песчаной почвы и еще более тонким слоем травы, вы получаете ответ, который почти можно разобрать.
Вечером следующего дня вы останавливаетесь отдыхать на берегу моря под стеклянной скалой. Вы просыпаетесь на заре от воплей. У вас нет времени сообразить, что происходит, а затем, наконец, это происходит с вами.
227.72
Вы потеряли Майю.
227.41
Вы потеряли Майю.
227.59
Вы потеряли Майю.
Вы скорбите. Мысли о том, что есть другие Майи, не помогают. Они – не та Майя, вместе с которой вы с интересом изучали живые цветы из базальта, планету с семнадцатью лунами, континент, который, как утверждал Шим, был Австралией шестнадцатого века, и который Дуэйн-Макниад упорно называл Пангеей. Вы нашли симуляцию с городом, в котором есть ювелирный магазин. В нем вы выбрали ожерелье, принесли его домой и поздравили ее со счастливой псевдо-годовщиной.
Майя не любила браслеты, говорила, что они мешают работать. Она уже снова обросла, ей нужно было подстричься. Она никак не могла решить, стоит ли ей отращивать волосы. Она смеялась над вами за то, что вы поднимаете тяжести, чтобы подкачать симулированные мышцы, но все равно страховала вас, когда вы работали со штангой.
Есть и другие Майи, целые слои их, уходящие к самой первой, изначальной Майе, где бы она ни находилась. Вы надеетесь, что сейчас у них все хорошо. Но вы все равно скучаете по этой Майе, по спорам с ней, по открытиям, которые совершили бы вместе за остаток жизни, который вы пообещали друг другу.
Шим и Дуэйн-Макниад поднимают вас с того места, где находится маркер Майи. На маркере стоит базальтовая лилия; ее лепестки настолько тонкие, что пропускают свет.
Вы идете дальше.
ИРРЕАЛИС
Сад просыпается, а с ним и Вечный разум. Он поднимается из кургана, который вырос вокруг него, сбрасывая с себя ползучие стебли и мох, словно простыни.
Схемы переполнены энергией; ее излишки они передают соседям, сгибают мощные конечности в ходе перезагрузки. Гоблины пишут новые схемы и припаивают их к Разуму, надстраивают его, пользуясь появившейся энергией – теперь она уже приняла вид не отдельных импульсов, а устойчивого потока. Их вера была вознаграждена.
В Хранилище сто восемьдесят групп симулированных ученых Золотого века разминаются, готовясь к побегу. Прейдит, стоя на коленях у рации, трясет руками. Они одеревенели, он весь одеревенел от напряжения и тревоги, от нескольких жизней, проведенных в камере. Но он готов.
– Сколько транзисторов уместится на острие иглы? – Он не знает, какая именно Майя это сказала. В этих группах сто шестьдесят пять ее копий.
– Ты хочешь сказать, что я ангел? – удивленно спрашивает Хиома. Теперь Прейдит понимает, какая это группа: у Хиомы из 227.72 голос более хриплый, чем у остальных. Почему – он не знает.
Снова Майя: "Может, потанцуем?"
Дуэйн-Макниад фыркает, создавая стоголосую гармонию, и восемьдесят Шинов с ухмылкой пихают его локтем в метафорический бок.
Шанс крошечный. Но кроме него им ничего не нужно.
Тяжелая дверь сада гудит, эхо песни гоблинов, которую они поют, ухаживая за цветами. Первый минотавр готовится пройти за дверь. Его окружает щит.
Если смотреть с определенной точки зрения, то все, что уже произошло, происходит всегда. Все, что произойдет, происходит сейчас. Если ты умеешь делать достаточно тонкие срезы хронологии, то сможешь перейти к нужному моменту. Если ты знаешь, как прорвать ткань времени...
Сто шестьдесят копий Майи протягивают руки к стоящим рядом с ними Хиомам. Сто пятьдесят Хиом протягивают руку в ответ.
Один Прейдит ждет, когда дирижер взмахнет палочкой. Бесчисленное множество вексов в саду ждут того же в Саду, но этой синхронности никто не замечает.
Где-то всегда приподнимается завеса.
Где-то всегда обрекает себя на гибель Кабир.
Где-то всегда открывается дверь.
Где-то они всегда заходят в нее.